добавил: 
В ночь на субботу, 26 апреля 1986 года, во время плановой остановки и испытаний четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС произошел взрыв, полностью разрушивший реактор и часть здания. Начался пожар. В окружающую среду попало огромное количество радиоактивных веществ. Но те, кому пришлось ликвидировать последствия аварии – пожарным, солдатам срочной службы, сотрудникам милиции – слабо представляли себе, что их ждет. Информация об опасности замалчивалась. Многие из первых ликвидаторов получили смертельные дозы облучения уже в первые часы.
Важно помнить эти события и лучше всего они переданы в воспоминаниях очевидцев.
«… Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Всегда вдвоем. Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу — какой-то шум. Крики. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть оттого, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали огонь, а он полз. Поднимался. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар…
Четыре часа… Пять часов… Шесть… В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать… Его любимые работы… Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.)
Иногда будто слышу его голос… Живой… Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет. И во сне… Это я его зову…
Семь часов… В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:
— Пропусти меня!
— Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо.
Держу ее:
— Только посмотреть.
— Ладно, — говорит, — тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут.
Я увидела его… Отекший весь, опухший… Глаз почти нет…
– Надо молока. Много молока! — сказала мне знакомая. — Чтобы они выпили хотя бы по три литра.
— Но он не пьет молоко.
— Сейчас будет пить.
Воспоминания офицера запаса, призванного для ликвидации аварии и проработавшего 42 суток в эпицентре взрыва — на третьем и четвертом реакторах. Дотошно описан сам процесс ликвидации последствий — что, как, в какой последовательности и каких условиях делали люди, а также, тем же сдержанным тоном, все мелкие подлости руководства: как экономили на средствах защиты и их качестве, не желали выплачивать ликвидаторам премии и цинично обходили с наградами.
«Нас вызвали для отправки в военные лагеря сроком на сто восемьдесят суток, отправка сегодня в двенадцать часов. На мой вопрос, можно ли было предупредить хотя бы за сутки, ведь не военное же время (мне нужно было отправить жену с шестимесячным ребенком к ее родителям в город Ульяновку Кировоградской области. Даже за хлебом до магазина идти полтора километра по пересеченной местности — дорога грунтовая, подъемы, спуски, да и с маленьким ребенком женщине в чужом селе не справиться), мне был дан ответ: “Считайте, что это военное время — вас берут на ЧАЭС”.
Нам предстояло работать в помещениях четвертого реактора. Была поставлена задача — построить две стены из мешков с цементным раствором. <…> Мы стали замерять уровень радиации. Стрелка дозиметра отклонялась вправо и зашкаливала. Дозиметрист переключил прибор на следующую градуировку шкалы, при которой снимаются более высокие уровни радиации. Стрелка по-прежнему отклонялась вправо. Наконец она остановилась. Сделали замеры в нескольких местах. В конце подошли к противоположной стене и выставили штатив для замера к проему. Стрелка зашкалила. Мы вышли из помещения. Внизу посчитали средний уровень радиации. Он составлял сорок рентген в час. Подсчитали время работы — оно составляло три минуты.
Это время нахождения в рабочем помещении. Чтобы забежать с мешком цемента, уложить и выбежать из помещения, достаточно примерно двадцати секунд. Следовательно, каждому из нас нужно было появиться в рабочем помещении десять раз — принести десять мешков. Итого, на восемьдесят человек — восемьсот мешков. <…> Лопатами быстро накладывали раствор в мешки, завязывали, помогали поднять на плечи и бегом наверх. Поддерживая мешок на плечах правой рукой, левой цеплялись за перила и бегом по ступенькам преодолевали высоту примерно восьми-девятиэтажного дома. Маршевые лестницы здесь были очень длинные. Когда выбегал наверх, сердце просто выскакивало из груди. Раствор просачивался сквозь мешок и стекал по всему телу. Забежав в рабочее помещение, мешки укладывали так, чтобы они друг друга перекрывали. Так укладывают кирпичи при строительстве дома. Уложив мешок, бегом друг за другом спускаемся вниз. Встречные бегут вверх, напрягаясь изо всех сил, цепляясь за перила. И опять все повторялось. <…>
Респираторы были как грязные мокрые тряпки, но у нас для замены их не было. Мы и эти выпрашивали для работы. Почти все сняли респираторы, потому что невозможно было дышать. <…> Впервые в жизни пришлось узнать, что такое головная боль. Поинтересовался, как себя чувствуют остальные. Те, кто был уже две, три недели и больше, сказали, что у всех к концу первой недели по прибытии на станцию начинаются постоянные головные боли, слабость, першение в горле. Заметил, что когда ехали на станцию, и она была уже видна, то всегда в глазах у всех не хватало смазки. Мы жмурились, глаза как будто высыхали».
Владимир Гудов. 731 спецбатальон
Когда произошла авария, я проживал в Брагинском районе, был главным агрономом в элитном семеноводческом совхозе, выращивал овощи, кормовую свеклу на семена. Многие наши ребята из деревни работали на станции. В день катастрофы они сразу сказали: жить здесь теперь нельзя. Первые два дня, в субботу-воскресенье, ничего не чувствовалось. А в понедельник, когда ветер в нашу сторону подул, стало резко сушить губы, язык. Вода не помогала. Попил – на 5 минут хватает, затем опять сушит. Тогда дана была установка сверху – принимать йод с водкой, на 100 г по три капли йода, чтобы щитовидку защитить. Выпьешь – пару часиков не сушит. Но детям такого ведь не дашь. А у меня на тот момент двое сыновей было. Я на работе в конторе сидел, а напротив – садик. Смотрю, дети мои в песке играются, пока вся эта радиация в воздухе витает.
Первыми выселяли тех, кто ближе других к станции жил. А нам тем временем пришла телефонограмма, команда сверху: пооткрывать шлюзы, откинуть воду с каналов местной речки. Мы поехали за Березинец, который выселили (а ведь он дальше даже), предварительно надели противогазы. Поднимаем шлюз. Жарища – тучи ни одной. Я в противогазе уже задыхался. Снимаю, а вокруг стоит запах сероводорода. Там буквально километров 12 до станции было. И мы, мокрые от жары, высохли в минуту.
Первые автобусы для эвакуации за нами прислали 4 мая. Сказали ничего с собой не брать, только документы: мол, через 2 недели вернетесь назад. Люди покидали все, уехали и никогда уже туда не вернулись. Механизаторы, которые работали с нами, пахали весной, осенью умерли. Те, кто выжил, не избежали проблем со здоровьем.
Сегодня даже деревень тех нет. Савичи, где я жил, были на 500 дворов, а теперь они почти полностью закопаны. Мне говорили, что и мой дом закопали. Только в этом году на Радуницу я съездил туда посмотреть: стоит, а школа напротив – руины.
Владимир Целуйко
Евгений Яшин и Андрей Зиненко – ликвидаторы аварии на ЧАЭС. Они в первые минуты после взрыва находились на территории 4-го энергоблока.
Евгений Яшин измерял уровень радиации зон, где можно было работать спасателям. «Иногда снится, как бродишь по этой воде. Запомнилось, что в апреле-мае – горит лицо, красное, от ионизации, от облучения, рвота. Приезжаешь – и никакой уже», – вспоминает Евгений Яшин, начальник смены химического цеха ЧАЭС.
«Поднимаемся на мост, видно малиновое зарево. Дыма там никакого не было. Реактор раскрыт – ясно. Понимали, что последствия будут тяжеленные, и нам придется много работать. Кто же, если не мы», – говорит Андрей Зиненко, начальник электрического цеха ЧАЭС.
Мнение молодого человека, родившегося в 1986:
Если бы в далеком 1986 были сотовые телефоны, то масштаб трагедии был бы куда меньшим. Сегодня, имея мобильный телефон и мы можем получать самую актуальную информацию очень быстро, тогда такой возможности не было. И из за поздней эвакуации и неверной информации о степени катастрофы, пострадало множество людей.
Олег Розанов, 48 лет, Москва, Россия
«Участвовал в ликвидации в 1987 году рядовым срочной службы Об аварии не знал практически ничего, пока не привезли в Чернобыль. Наше подразделение базировалось на берегу Припяти, мы поддерживали исправное состояние понтонного моста. Никаких средств защиты у нас не было. Бывало, приходилось нырять в реку за понтонным якорем, чтобы передвинуть его…А мы ничего сначала не понимали. Только когда командир приказал нам убрать с дороги прицеп и выдал рукавицы, которые велел потом выбросить, потому что прицеп ужасно фонил, мы начали понимать кое-что… Многое вспоминается: про брошенную технику, которую потихоньку увозили ушлые прапора, про фонящее белье, которое кладовщики отправляли на родину, про воровство из зоны отчуждения…»